Неточные совпадения
Тут был, однако, цвет
столицы,
И знать, и моды образцы,
Везде встречаемые лица,
Необходимые глупцы;
Тут были дамы пожилые
В чепцах и в розах, с виду злые;
Тут было несколько девиц,
Не улыбающихся лиц;
Тут был посланник, говоривший
О государственных
делах;
Тут был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
Во-первых, было видно и даже слишком заметно, что Петр Петрович усиленно поспешил воспользоваться несколькими
днями в
столице, чтоб успеть принарядиться и прикраситься в ожидании невесты, что, впрочем, было весьма невинно и позволительно.
Люблю, военная
столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царский дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни
дни, ликует.
Знал генеалогию, состояние
дел и имений и скандалезную хронику каждого большого дома
столицы; знал всякую минуту, что делается в администрации, о переменах, повышениях, наградах, — знал и сплетни городские: словом, знал хорошо свой мир.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и
столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный
день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Мы пока кончили водяное странствие. Сегодня сделали последнюю станцию. Я опять целый
день любовался на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая была в Петербурге или в другой
столице, искусству нечего было бы прибавлять, разве чугунную решетку. Река, разливаясь, оставляет по себе след, кладя слоями легкие заметки. Особенно хороши эти заметки на глинистом берегу. Глина крепка, и слои — как ступени: издали весь берег похож на деревянную лестницу.
Только по итогам сделаешь вывод, что Лондон — первая
столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в
день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей.
Рассеянные жители
столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например об ожидании почтового
дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет.
Его величество воспрещает вам въезд в
столицы, вы снова отправитесь под надзор полиции, но место вашего жительства предоставлено назначить министру внутренних
дел.
— Болен, — отвечал я, встал, раскланялся и уехал. В тот же
день написал я рапорт о моей болезни, и с тех пор нога моя не была в губернском правлении. Потом я подал в отставку «за болезнию». Отставку мне сенат дал, присовокупив к ней чин надворного советника; но Бенкендорф с тем вместе сообщил губернатору что мне запрещен въезд в
столицы и велено жить в Новгороде.
А вот что рассказывает сам Давыдов: «Во время бунта на Сенной государь прибыл в
столицу лишь на второй
день, когда уже все успокоилось.
В
столице можно и украсть, и пострелять милостыньку, и ограбить свежего ночлежника; заманив с улицы или бульвара какого-нибудь неопытного беднягу бездомного, завести в подземный коридор, хлопнуть по затылку и
раздеть догола.
Во время сеанса он тешил князя, болтая без умолку обо всем, передавая все столичные сплетни, и в то же время успевал проводить разные крупные
дела, почему и слыл влиятельным человеком в Москве. Через него многого можно было добиться у всемогущего хозяина
столицы, любившего своего парикмахера.
Широко и весело зажила Вера Ивановна на Пречистенке, в лучшем из своих барских особняков, перешедших к ней по наследству от отца. У нее стали бывать и золотая молодежь, и модные бонвиваны — львы
столицы, и дельные люди, вплоть до крупных судейских чинов и адвокатов. Большие коммерческие
дела после отца Вера Ивановна вела почти что лично.
И вот в связи с этим мне вспоминается очень определенное и яркое настроение. Я стою на дворе без
дела и без цели. В руках у меня ничего нет. Я без шапки. Стоять на солнце несколько неприятно… Но я совершенно поглощен мыслью. Я думаю, что когда стану большим, сделаюсь ученым или доктором, побываю в
столицах, то все же никогда, никогда не перестану верить в то, во что так хорошо верит мой отец, моя мать и я сам.
Об этом спрашивает молодая женщина, «пробужденная им к сознательной жизни». Он все откроет ей, когда придет время… Наконец однажды, прощаясь с нею перед отъездом в
столицу, где его уже ждет какое-то важное общественное
дело, — он наклоняется к ней и шопотом произносит одно слово… Она бледнеет. Она не в силах вынести гнетущей тайны. Она заболевает и в бреду часто называет его имя, имя героя и будущего мученика.
К тому же книжка моя может попасть в руки охотникам деревенским, далеко живущим от
столиц и значительных городов, людям небогатым, не имеющим средств выписывать все охотничьи снаряды готовые, прилаженные к
делу в современном, улучшенном их состоянии.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько
дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до
столицы.
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские
дни сменялись темными холодными ночами:
столица была неопрятна, и вид ее не способен был пленять ничьего воображения. Но как ни безотрадны были в это время картины людных мест города, они не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
В это счастливое лето на долю Петербурга выпадали нередко погожие
дни, и Мечникова, пользуясь ими, возила сестру по окрестностям
столицы.
Всякий
день ожидали новых событий, но по отдаленности Уфы медленно доходили туда известия из
столиц. Губернатор В.** скоро уехал, вызванный будто бы секретно императором, как говорили потихоньку.
Для жителя
столицы, знакомого лишь с железными путями, зимнее путешествие на лошадях, в том виде, в каком оно совершается в наши
дни, должно показаться почти анахронизмом.
— Знаешь, Луша, что сказал Прейн третьего
дня? — задумчиво говорила Раиса Павловна после длинной паузы. — Он намекнул, что Евгений Константиныч дал бы тебе солидную стипендию, если бы ты вздумала получить высшее образование где-нибудь в
столице… Конечно, отец поехал бы с тобой, и даже доктору Прейн обещал свои рекомендации.
На судне все
разделяли это мнение, и один из пассажиров, человек склонный к философским обобщениям и политической шутливости, заметил, что он никак не может понять: для чего это неудобных в Петербурге людей принято отправлять куда-нибудь в более или менее отдаленные места, от чего, конечно, происходит убыток казне на их провоз, тогда как тут же, вблизи
столицы, есть на Ладожском берегу такое превосходное место, как Корела, где любое вольномыслие и свободомыслие не могут устоять перед апатиею населения и ужасною скукою гнетущей, скупой природы.
Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным
дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд
столицы.
Ему отвечали отказом, и министр потребовал от московского генерал-губернатора высылки из Москвы редактора В.М. Соболевского; но самолюбивый «хозяин
столицы» В.А. Долгоруков, не любивший, чтобы в его
дела вмешивался Петербург, заступился за В.М. Соболевского и спас его.
Откупившись от В.Н. Селезнева, он с рекомендациями «хозяина
столицы» князя В.А. Долгорукова и со свидетельством благонадежности от обер-полицмейстера поехал в Петербург в Главное управление по
делам печати просить о назначении его редактором.
Не более как три
дня спустя по его отъезде у нас в городе получено было из
столицы приказание немедленно заарестовать его — за какие собственно
дела, наши или другие, — не знаю.
В самом
деле, человеку следовало бы жить или в
столице, или в Кашине, а он живет в Бежецке, живет запершись, ни с кем не видится, даже в церковь не ходит;
днем пишет какие-то записки, а по вечерам производит таинственные действия.
На другой и следующие
дни происходило всё то, что обыкновенно при таких случаях бывает, то есть обед, бал, визиты, опять обед и опять бал: одним словом, всё точно так, как водится и теперь, даже в
столицах.
Так тихо и мирно провел я целые годы, то сидя в моем укромном уголке, то посещая
столицы Европы и изучая их исторические памятники, а в это время здесь, на Руси, всё выдвигались вопросы, реформы шли за реформами, люди будто бы покидали свои обычные кривлянья и шутки, брались за что-то всерьез; я, признаюсь, ничего этого не ждал и ни во что не верил и так, к стыду моему, не только не принял ни в чем ни малейшего участия, но даже был удивлен, заметив, что это уже не одни либеральные разговоры, а что в самом
деле сделано много бесповоротного, над чем пошутить никакому шутнику неудобно.
Особняком держались от этой компании только самые крупные тузы, которые проживали по
столицам, являясь на Урал только на несколько
дней.
1882 год. Первый год моей газетной работы: по нем можно видеть всю суть того
дела, которому я посвятил себя на много лет. С этого года я стал настоящим москвичом. Москва была в этом году особенная благодаря открывавшейся Всероссийской художественной выставке, внесшей в патриархальную
столицу столько оживления и суеты. Для дебютирующего репортера при требовательной редакции это была лучшая школа, отразившаяся на всей будущей моей деятельности.
Ну, какое
дело Суворову до ссыльных? Если же таковые встречались у собутыльников за столом — среди гостей, — то при встречах он раскланивался с ними как со знакомыми. Больше половины вологжан-студентов были высланы за политику из
столицы и жили у своих родных, и весь город был настроен революционно.
На другой же
день я пошел в Артистический кружек, где по рекомендации актеров Киреева и Лебедева был принят на службу помощником режиссера, и обосновался в
столице.
Это был очень остроумный человек, судья, умевший большинство
дел решать примирением сторон, никогда не давая в обиду бедняка, чем и прославился среди малоимущего населения
столицы.
Последние, из старых крепостников, называли его якобинцем, а чиновники, имевшие от правительства по службе секретные циркуляры, знали, что дворянину Николаю Петровичу Вышеславцеву, высланному из Парижа за участие в Коммуне в 1871 году, воспрещается министром внутренних
дел проживание в
столицах и губернских городах по всей Российской империи.
Первым
делом шулера, которые повели умелую атаку — сначала проигрывая мелкие суммы, а потом выигрывая тысячи… Втравили в беговую охоту, он завел рысистую конюшню, но призов выигрывал мало… Огромный дом у храма Христа Спасителя и другие дома отца были им спущены, векселя выкуплены за бесценок должниками, и в конце концов он трепался около ипподрома в довольно поношенном костюме, а потом смылся с горизонта, безумно и зло разбросав миллион в самых последних притонах
столицы.
Наконец Неглинка из ключевой речки сделалась местом отброса всех нечистот
столицы и уже заражала окружающий воздух. За то ее лишили этого воздуха и заключили в темницу. По руслу ее, на протяжении трех верст, от так называемой Самотеки до впадения в Москву-реку, настлали в два ряда деревянный пол, утвержденный на глубоко вбитых в
дно сваях, и покрыли речку толстым каменным сводом.
— Один из моих товарищей, — сказал я, — предлагал Москву упразднить, а вместо нее сделать
столицею Мценск. И я
разделял это заблуждение!
Беркутов. Третьего
дня вечером. Извините! Вчера же хотел быть у вас, да очень устал с дороги. Еще в Петербурге поставил для себя долгом по приезде сюда, нимало не откладывая, явиться к вам засвидетельствовать свое почтение и сообщить, что молва о вашей подвижнической жизни, о ваших благодеяниях достигла уже и до
столиц.
Одним словом, она до того была сконфужена, что
дней на десять решилась распроститься с своим князем и полетела в
столицу украсить ее своим присутствием.
Лотохин. Так вот, изволите видеть, много у меня родственниц. Рассеяны они по разным местам Российской империи, большинство, конечно, в
столицах. Объезжаю я их часто, я человек сердобольный, к родне чувствительный… Приедешь к одной, например, навестить, о здоровье узнать, о
делах; а она прямо начинает, как вы думаете, с чего?
Наконец серый осенний
день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно в комнату, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находится не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в
столице, в Шестилавочной улице, в четвертом этаже одного весьма большого, капитального дома, в собственной квартире своей.
Возвратясь домой (Бенни жил в редакции, где все в это время заняты были обстоятельствами ужасного бедствия), Бенни
разделял общее мнение, что вредных толков, распространяющихся в народе о том, что Петербург поджигают студенты, скрывать не следует, а, напротив, должно немедленно и энергически заявить, что такие толки неосновательны и что, для прекращения их, полиция
столицы обязана немедленно назвать настоящих поджигателей, буде они ей известны.
Вдруг князь оставляет на время
столицу, будто бы с тем, чтобы поправить свои
дела, и, спустя непродолжительное время, является окруженный пышностью и блеском неимоверным.
И на другой же
день появилась в газете вслед за объявлением о новоизобретенных сальных свечах статья с таким заглавием: «О необыкновенных талантах Чарткова»: «Спешим обрадовать образованных жителей
столицы прекрасным, можно сказать, во всех отношениях приобретением.
Кто благоговел пред Монархинею среди Ее пышной
столицы и блестящих монументов славного царствования, тот любил и восхвалял Просветительницу отечества, видя и слыша в стенах мирной хижины юного ученика градской школы, окруженного внимающим ему семейством и с благородною гордостию толкующего своим родителям некоторые простые, но любопытные истины, сведанные им в тот
день от своего учителя.
Воображение мое не может представить ничего величественнее сего
дня, когда в древней
столице нашей соединились обе гемисферы земли, явились все народы, рассеянные в пространствах России, языков, обычаев и вер различных: потомки Славян-победителей, Норманов, ужасных Европ и Финнов, столь живо описанных пером Тацитовым; мирные пастыри южной России, Лапландские Ихтиофаги и звериными кожами одеянные Камчадалы.
— Я давно желал иметь честь быть у вас и засвидетельствовать вам почтение, но, знаете,
столица… удовольствия…
дела… По крайней мере теперь, если я буду не в тягость…